Воспоминания

И.И. Ясинский

Иероним Иеронимович Ясинский (1850–1931) – беллетрист, журналист. Много печатался в газете «Биржевые ведомости». Редактировал журнал «Новое слово» (1908–1914). Книгу воспоминаний «Роман моей жизни» написал уже после революции, которую принял. Его рассказ о визите Надежды и Елены Лохвицких явно перекликается с автобиографическим рассказом Тэффи «Первое посещение редакции».

Роман моей жизни

На короткое время я уезжал на юг в Нежинский уезд, в село Володькову Девицу, к сестре своей Ольге, служившей там народной учительницей.

Вернувшись в Петербург, я застал письмо от двух учениц Литейной гимназии, сестер Л. Стояло только: «Можно ли к Вам зайти по литературному делу? Такие-то».

Адреса не было. Я ничего не ответил, но уже после обеда в этот день раздался резвый стук в дверь и вошли две молоденькие гимназистки, из которых младшая была чересчур полна. Они развязно представились

— Мы Лохвицкие, – начала старшая.

— И поэтессы – пояснила младшая.

Я ввел их в гостиную, и с места в карьер младшая, Елена, встала и произнесла наизусть длинную поэму. Незачем передавать ее содержание, но меня удивила сравнительно зрелая обработка стиха и его певучесть. Я похвалил.

— Сколько вам лет? – спросил я.

Елена Лохвицкая читала, запыхавшись, и, переводя дух, отвечала с достоинством.

— Тринадцать.

— А вам? – спросил я у старшей?

— Пятнадцать, – произнесла она с самодовольной детской улыбкой. – У меня в запасе, – продолжала она, – имеется только восьмистишие о звезде, на которую я смотрю и на которую кто-то другой смотрит, и я думаю о нем, а он думает обо мне.

Она тоже встала с места в позу ученицы, отвечающей урок, и продекламировала свои стихи. Стихи тоже были певучие и обработанные. Ни сучка. Ни задоринки.

— Никто не поправлял?

— Никто.

Младшая начала.

— У нас еще есть сестра. Она кончает Павловский институт* и тоже пишет стихи, причем гораздо лучше нас, так по крайней мере все дома у нас говорят.

— Ваш отец не был ли присяжным поверенным?

— Да. Он был знаменитым присяжным поверенным, и мы хотели бы тоже быть знаменитыми. У вас мы проверили свои силы, узнали ваше мнение, но Мирре Лохвицкой на нашем семейном совете предназначено занять первое место среди нас. Вторая выступит надежда, а потом уже я. И еще мы уговорились, чтобы не мешать Мирре, и только когда она станет уже знаменитой и, наконец. Умрет, мы будем иметь право печатать свои произведения, а пока все-таки писать и сохранять, в крайнем случае, если она не умрет, для потомства.

Было это довольно комично и оригинально.

Старшая, Надежда, потом несколько раз приходила ко мне и вручила мне начисто переписанное ею стихотворение «К звезде», с надписью: «Посвящается И.И. Ясинскому.

— С просьбой, – сказала она, – не печатать ни в коем случае.

— А что же не приходит Елена? – спросил я.

— Как младшая, она не хочет мне мешать.

Вскоре Надежда Лохвицкая как-то быстро выросла, стала франтихой, вышла замуж, стала носить другую фамилию.

Я жил уже на Черной речке, когда она приехала ко мне, напоминала о детских визитах своих и объявила, что собирается, наконец, печатать стихи свои и юмористические очерки под псевдонимом Тэффи.

— Я к вам за напутствием и благословением!

Она смеялась, острила и стала сотрудничать в издававшемся мною журнале.

Об Елене Лохвицкой я узнал только, что она тоже вышла замуж и стихи продолжает писать, но не печатает, захваченная семейной жизнью.

Что же касается Мирры Лохвицкой, то в самом деле ее поэтическое дарование оказалось перворазрядным. Вслед за сестрами она в одно из воскресений побывала у меня на Бассейной и пожаловалась на редакторов «Севера» Гнедича и Соловьева, которые не взяли ее стихотворения.

— Я считаю это обидой для себя. Я знаю, что я даровитее своих сестер, иначе я не приняла бы их жертвы не печататься, пока я печатаюсь.

— Но почему же вам всем трем не печататься?

— Тогда не будет благоговения. Начнется зависть и конкуренция. Согласитесь сами, однако, что если вы признали их стихи хорошими, и достойными печати, а «Север» меня отверг, то чья же тут ошибка: Гнедича и Соловьева или ваша?

— Что же вы хотели, чтобы я вам сделал?

Она глубоко сидела в кресле, томно раскинувшись, словно дама, уже уставшая жить, хотя она была совсем молоденькая и казалась младше своих сестер – такая была худенькая – и сказала:

— Я сейчас вам покажу стихи, и прошу вашего суда.

Действительно, стихи сверкали, отшлифованные, как драгоценные камни и звонкие, как золотые колокольчики.

— Стихи прелестны, – согласился я, – но, знаете, что? Их нельзя печатать.

— Почему? Ну, хорошо: я сейчас поняла, почему. Молодая девушка не имеет права затрагивать такие темы.

Мирра засмеялась и продолжала:

— Я вспомнила, как г-н Соловьев, возвращая мне злополучное стихотворение, сказал с такой смешной серьезностью: «Но, сударыня, наш журнал читают также дети»… Да, он назвал меня сударыней! А я присела и сказала: «Извините, милостивый государь».

— Дайте ему другое какое-нибудь стихотворение. У вас настоящий талант.

— Но, правда, я пишу лучше, чем сестры?

Мне больше ничего не надо. Но беру с вас слово, что вы не расскажете сестрам о том. Что я была у вас. Я для них тайна.

Эта очаровательная поэтическая девушка, исключительно одаренная и, по-видимому, не предназначенная к семейной жизни, вскоре завоевала видное место в литературе и вышла замуж за чиновника, имевшего общение с поэзией, по-видимому, только через посредство жены. Мирра Лохвицкая писала смелые эротические стихи, среди которых славился «Кольчатый змей»** и была самой целомудренной замужней дамой в Петербурге. На ее красивом лице лежала печать или, вернее, тень какого-то томного целомудрия, и даже «Кольчатый Змей», когда она декламировала его где-нибудь в литературном обществе или в кружке Случевского имени Полонского, казался ангельски кротким и целомудренным пресмыкающимся.

Измученная частыми родами и снедаемая какой-то вечной тоской, Мирра умерла во цвете лет.

* Неточность: Александровский.

** «Кольчатый Змей» – стихотворение, которое Лохвицкая так и не опубликовала. Оно сохранилось переписанным в тетради поэта А.А. Голенищева-Кутузова (РГАЛИ).

Вернуться к началу раздела