Поэтические отголоски
Черубина де Габриак

Елизавета Ивановна Дмитриева (по мужу Васильева, 1887-1928), вошедшая в литературу под псевдонимом «Черубина де Габриак» и под маской таинственной испанской аристократки, – один из немногих авторов, открыто признававших свою зависимость от Лохвицкой.

"С детства, лет с 13, для меня очень многим была Мирра, – писала она в автобиографии, – То, что Д. Щербинский называет СИВИЛЛИНЫМ во мне, а я иногда считаю «просто прозреньем» средневековой колдуньи, – вот это влекло меня к Мирре.

...Бойтесь, бойтесь в час полуденный

Выйти на дорогу

В этот час уходят ангелы

Поклоняться Богу,

В этот час бесовским воинствам

Власть дана такая,

Что трепещут силы  праведных

У преддверья рая.

Мирра оказала на меня очень большое влияние – я в детстве (13–15 лет) считала ее недосягаемым идеалом и дрожала, читая ее стихи» (Е. Васильева. Автобиография. // Новый мир, 1988, № 12, С. 139).

Подтверждение этих слов нетрудно найти в творчестве поэтессы. Конечно, загадочная красавица-испанка – образ в значительной мере стилизованный, но для этой стилизации многое было заимствовано у Лохвицкой и доведено до логического предела. Черубина – типичная героиня своего времени, «демоническая женщина» (впрочем, иногда из-под маски femme fatale смотрит взгляд Золушки – милой и скромной).

Стихи Черубины гораздо более соответствуют эстетике Серебряного века с ее изысканной усложненностью и любовью к цитатам из мировой культуры, на них лежит печать «мастерской» отделки. В то же время «пророческая» их ценность весьма относительна: если у Лохвицкой разорванность между мраком и светом была личной драмой, у Черубины это всего лишь дань своеобразной этике поведения, распространенной в богемной среде.

* * *

С моею царственной мечтой
Одна брожу по всей вселенной,
С моим презреньем к жизни тленной,
С моею горькой красотой.
Царицей призрачного трона
Меня поставила судьба...
Венчает гордый выгиб лба
Червонных кос моих корона.
Но спят в угаснувших веках
Все те, что были бы любимы,
Как я, печалию томимы,
Как я, одни в своих мечтах.
Но я умру в степях чужбины,
Не разомкну заклятый круг.
К чему так нежны кисти рук,
Так тонко имя Черубины?

Ср. стих. «В кудрях каштановых моих…»
«Лилит»

ЗОЛУШКА

Утром меркнет говор бальный...
Я – одна... Поет сверчок...
На ноге моей хрустальный
Башмачок.

Путь, завещанный мне с детства -
Жить одним минувшим сном.
Славы жалкое наследство...
За окном

Чуждых теней миллионы,
Серых зданий длинный ряд,
И лохмотья Сандрильоны -
Мой наряд.

Ср. стих. «Сказки и жизнь»

* * *

Замкнули дверь в мою обитель
Навек утерянным ключом;
И Черный Ангел, мой хранитель,
Стоит с пылающим мечом.

Но блеск венца и пурпур трона
Не увидать моей тоске,
И на девической руке -
Ненужный перстень Соломона.

Но осветят мой темный мрак
Великой гордости рубины...
Я приняла наш древний знак -
Святое имя Черубины.

Ср. стих. «Черный ангел»

* * *

В слепые ночи новолунья
Глухой тревогою полна,
Завороженная колдунья,
Стою у темного окна.

Стеклом удвоенные свечи
И предо мною и за мной,
И облик комнаты иной
Грозит возможностями встречи.

В темно-зеленых зеркалах
Обледенелых ветхих окон
Не мой, а чей-то-бледный локон
Чуть отражен, и смутный страх

Мне сердце алой нитью вяжет.
Что, если дальняя гроза
В стекле мне близкий лик покажет
И отразит ее глаза?

Что, если я сейчас увижу
Углы опущенные рта,
И предо мною встанет та,
Кого так сладко ненавижу?

Но окон темная вода
В своей безгласности застыла,
И с той, что душу истомила,
Не повстречаюсь никогда.

Ср. стих. «Забытое заклятье»

ЧЕТВЕРГ

Давно, как маска восковая,
Мне на лицо легла печаль...
Среди живых я не живая,
И, мертвой, мира мне не жаль.

И мне не снять железной цепи,
В которой звенья изо лжи,
Навек одна я в темном склепе,
И свечи гаснут... О, скажи,

Скажи, что мне солгал Учитель,
Что на костре меня сожгли...
Пусть я пойму, придя в обитель,
Что воскресить меня могли

Не кубок пламенной Изольды,
Не кладбищ тонкая трава,
А жизни легкие герольды -
Твои певучие слова.

Ср. стих. «Спящая»

* * *

В овальном зеркале твой бледный вижу лик.
С висков опущены каштановые кудри,
Они как будто в золотистой пудре.
И на плече чернеет кровь гвоздик.

Искривлены уста усмешкой тонкой.
Как гибкий лук, изогнут алый рот;
Глаза опущены. К твоей красе идет
И голос медленный, таинственно незвонкий.

И набожность кощунственных речей.
И едкость дерзкая колючего упрека,
И все возможности соблазна и порока.
И все сияния мистических свечей.

Нет для других путей в твоем примере,
Нет для других ключа к твоей тоске,
Я семь шипов сочла в твоем венке,
Моя сестра в Христе и Люцифере!

Ср. стих. «В кудрях каштановых моих…»
«Св. Екатерина»